De Tweede Ronde. Jaargang 20
(1999)– [tijdschrift] Tweede Ronde, De– Auteursrechtelijk beschermd
[pagina 141]
| |
Getuigenissen
| |
Ἀρχαῖο θέατροὌταν, ϰατά τό μεσημέρι, бρέθηϰε οτό ϰέντρο τοῦ ἀρχαίου θεάτρου,
νέος Ἔλληνας αὐτός, ἀνύποπτος, ὡστόσο ὡραῖος ὄπως ἐϰεῖνοι,
ἔбαλε μιά ϰραυγή (ὂχι θαυμασμοῦ· τό θαυμασμό
δέν τόν ἔνιωσε διόλου, ϰι ἄν τόν ἔνιωθε
σίγουρα δέ θά τόν ἐϰδήλωνε), μιά ἁπλή ϰραυγή
ἴσως ἀπ᾽ τήν ἀδάμαστη χαρά τῆς νεότητάς του
ἤ γιά νά δοϰιμάσει τήν ἠχητιϰή τοῦ χώρου. Ἀπέναντι,
πάνω ἀπ᾽ τά ϰάθετα бουνά, ἡ ἠηχώ ἀποϰρίθηϰε -
ἡ ἑλληνιϰή ἠχώ πού δέ μιμεῖται οὔτε ἐπαναλαμбάνει
μά συνεχίζει ἁπλῶς σ᾽ ἕνα ὕψος ἀπροσμέτρητο
τήν αἰώνια ἰαχή τοῦ διθυράμбου.
| |
[pagina 142]
| |
BoodschapperZijn sandalen achtergelaten op het strand, kromtrekkend in de zon.
Hijzelf nergens te bekennen. Blijven plakken misschien,
verderop, bij groepjes zwemmers. De vorm van de sandalen
verraadt de houding van jeugdige voetzolen. Duidelijk zichtbaar
de indrukken van ritmische, krachtige tenen. Maar vreemd,
de twee bekende, kenmerkende enkelvleugels, zijn er niet.
| |
ἈγγελιαφόροςΤά σαντάλια του ἀφημένα στήν ἄμμο, νά σϰεбρώνουν ἀπ᾽ τόν ἥλιο.
Ἐϰεῖνος δέ φαινόταν πουθενά. Ἲσως νά ξεχάστηϰε
πιό ϰάτω, μέ παρέες ϰολυμбητῶν. Τό σχῆμα τῶν σανδάλων
προδίδει στάση νεανιϰῶν πελμάτων. Ἐμφανή τ᾽ ἀποτυπώματα
τῶν ρυθμιϰῶν ϰαί δυνατῶν δαϰτύλων. Ὃμως, περίεργο,
τά δυό γνωστά, διαϰριτιϰά φτερά στούς ἀστραγάλους, λείπουν.
| |
Van Zeus gezondenBij de rivier, tussen de wilgen, vonden ze het houten beeld -
stam van een verzengde boom. Met hun messen, waarmee ze anders
druiven afsneden, maakten ze de gleuven dieper. Smilis
kerfde de enkels en de nek. Van Zeus gezonden noemden ze het.
Die avond sliepen de mannen niet met hun vrouwen.
| |
ΔιιπετέςΠλάι οτό ποτάμι, ἀνάμεσα στίς λυγαριές, бρῆϰαν τό ξόανο -
ἕνας ϰορμός ϰαψαλισμένου δέντρου. Μέ τούς σουγιάδες τους
πού ϰόбαν τά αταφύλια, ϰάναν τίς γλυφές бαθύτερες. Ὁ Σμίλις
χάραξε τά σφυρά ϰαί τόν αὐχένα. ‘Διιπετές’, τό ἀποϰάλεσαν.
Τό бράδυ, οἱ ἄντρες δέν ϰοιμήθηϰαν μέ τίς γ́υναῖϰες τους.
| |
[pagina 143]
| |
De pauwen van PyrilampesWaarom toch sleepte de estheet Pyrilampes
die pauwen mee van het hof van de Perzische koning? -
die niet passen in een Griekse omgeving, pronkend
met hun vulgaire kleurenpracht, op de helwitte
marmeren trap van Periktione. O natuurlijk, het volk
was vol bewondering. Misschien wel heeft Pyrilampes
ze niet om hun vleugels mee naar Athene genomen
maar om hun unieke schreeuw. Plato wist vast wel
de reden waarom. En trouwens, verfden ze ook toen al niet
redevoeringen, waterkruiken, gezichten en beelden?
Ook al zien al die dingen er nú hagelwit uit.
| |
Τά παγώνια τοῦ ΠυριλάμπηΤί ᾽θελε νά τά ϰουбαλήσει ϰεῖνα τά παγώνια
ὁ Πυριλάμπς, ὁ ϰαλαίσθητος, ἀπ᾽ τήν αὐλή τοῦ Πέρση бασιλέα; -
παράταιρα στό χῶρο τόν ἑλληνιϰό, ϰομπάζοντας
μέ τή χυδαία πολυχρωμία τους, πάνω ατήν πάλλευϰη
μαρμάρινη ϰλίμαϰα τῆς Περιϰτιόνης. Βέбαια, ὁ λαός
πολύ τά θαύμασε. Κι ἴσως ὁ Πυριλάμπης,
ὄχι γιά τά φτερά τους ἀλλά γιά τή μιά μοναδιϰή ϰραυγή τους,
νά τά ᾽χε φέρει στήν Ἀθήνα. Ὁ Πλάτων, σίγουρα,
θά ᾽ξερε τό γιατί. Κι ἄλλωστε μή δέν ἔбαφαν ϰαί τότε
λόγους ϰι ὑδρίες ϰαί πρόσωπα ϰι ἀγάλματα;
Κι ἄς φαίνονται ὃλα ἐϰεῖνα σήμερα ϰατάλευϰα.
| |
De zevenZe trokken hun lootje uit de helm; namen hun plaatsen in,
die als voorbestemd waren door het lot. Toen de nacht viel
was geen van de zeven op zijn plaats. Alleen kwam er
een gesluierde vrouw, die zich op de stenen neerzette
tussen een kruik wijn en een kruik olie.
| |
Οἱ ἑφτάΤράбηξαν τούς ϰλήρους μέσ᾽ ἀπ᾽ τό ϰράνος· πῆραν τίς θέσεις τους
τίς ὁρισμένες σχεδόν ἀπ᾽ τή μοίρα. Ὃταν νύχτωσε,
ϰανείς ἀπ᾽ τούς ἑφτά δέν ἦταν ἐϰεῖ. Μονάχα
μιά σϰεπασμένη γυναίϰα ἦρθε ϰαί ϰάθισε στίς πέτρες
ἀνάμεσα σέ μιά στάμνα ϰρασί ϰαί σέ μιά στάμνα λάδι.
| |
[pagina 144]
| |
Eerste genotFiere bergen, Kallidromon, Oeta, Othrys,
soevereine rotsen, korenvelden, wijn- en olijfgaarden;
steengroeven zijn hier aangelegd, de zee is geweken;
een krachtige geur van zongeblakerde mastiekbomen
en de hars die in klonters neerdruipt. Grote,
vallende avond. Daar, op de oever, Achilles,
nog nauwelijks een knaap, die zijn sandalen vastbond
en dat bijzondere genot voelde toen hij zijn hak
omklemde in zijn palm. Even droomde hij weg
en tuurde over de weerschijn van het water. Toen
ging hij de smidse binnen en bestelde zijn schild -
hij wist nu precies vorm, afbeeldingen en formaat.
| |
Πρώτη ἡδονήΠερήφανα бουνά, Καλλίδρομον, Οἴτη, Ὄθρυς,
ϰυρίαρχα бράχια, ἀμπέλια, στάχυα ϰι ἐλαιῶνες·
ἐδῶ ἔχον στήσει λατμιεῖα, ἡ θάλασσα τραбήχτηϰε·
δυνατό μύρο ἡλιοϰαμένων σϰοίνων
ϰαί τό ρετσίνι στάζοντας θρόμбους. Μεγάλο,
ϰατερχόμενο бράδυ. Ἐϰεῖ, στήν ὄχθη, ὁ Ἀχιλλέας,
οὔτε ἔφηбος σχεδόν ἀϰόμη, δένοντας τά σανδάλια του,
ἔνιωσε ἐϰείνη τήν ξέχωρη ἡδονή, ϰαθώς ϰράτησε
μέσα στή φούχτα του τή φτέρνα του. Γιά λίγο ἀφαιρέθηϰε
ϰι ἔμεινε νά ϰοιτάζει τίς ἀνταύγειες τῶν νερῶν. Ὕστερα
μπῆϰε στό σιδεράδιϰο ϰαί παράγγειλε τήν ἀσπίδα του, -
ἤξερε τώρα ἐπαϰριбῶς τό σχῆμα, τίς σϰηνές, τό μέγεθος.
| |
EurylochosAls ook wij in de gunst der goden stonden en van hen
dat kruid met zwarte wortel en melkwitte bloemen kregen
waardoor het boze oog geen vat op je heeft
of de staf van een vrouw - wie zou dan níet
zijn zwaard trekken, en wie zou hier neerzitten, bij de schepen,
alleen en vergramd, zwaluwen kervend in de kiel
of zijn nagels pulkend met zijn mes? Wie zou níet
het bad ingaan, zich laten inzepen en zalven door de slavinnen
en zich naar de zijden lakens van hun mevrouw laten brengen
en naar haar zijden borsten? En hij maar zeggen:
lafaards, zorgelozen, en vooral ‘de varkens’!
| |
ΕὐρύλοχοςἌν εἴχαμε ϰι ἐμεῖς τήν εὔνοια τῶν θεῶν, ϰι ἄν μᾶς χαρίζαν
ἐϰεῖνο τό бοτάνι μέ τή μαύρη ρίζα ϰαί μέ τά λουλούδια
τά γαλατένια, μή σέ πιάνει ϰαϰό бάσϰανο
μήτε ραбδί γυναίϰας; - ποιός, στά σίγουρα, δέ θά τραбοῦσε
τή σπάθα του, ϰαί ποιός θά ϰάθονταν δῶ ϰάτου, ατά ϰαράбια,
μόνος ϰαί χολωμένος, νά σϰαλίζει στήν ϰαρίνα χελιδόνια
ᾔ ϰαί τά νύχια του μέ τό σουγιά του; Ποιός δέ θά ᾽μπανε
μές ατό λουτρό, νά τόνε σαπουνίζουνε, νά τόν ἀλείφουν λάδι οἱ δοῦλες,
νά τόν παγαίνουν στά μεταξωτά σεντόνια τῆς ϰυρᾶς τους
ϰαί στά μεταξωτά бυζιά της; Κι ὕστερα σοῦ λέει ὁ ἄλλος:
δειλοί, ἀπερίσϰεφτοι, ϰαί πάνω ἀπ᾽ ὅλα ‘τά γουρούνια’.
| |
[pagina 145]
| |
On-held2Degene die, horend hoe de tred van zijn makkers
zich verwijderde over het grind, in zijn roes
niet de trap afging die hij gekomen was, maar in één keer
sprong en zijn nek brak, kwam als eerste
bij de zwarte kuil. En hij had geen behoefte
aan Teiresias' orakelspreuken. Raakte het bloed
van de zwarte ram niet aan. Het enige wat hij vroeg
was een ellemaat gronds op het strand van Aiaia
met daarop zijn riem gezet - de riem waarmee hij
naast zijn makkers geroeid had. Alle lof, dus,
voor de mooie jongen. Lichtzinnig is hij genoemd. Maar
had ook hij soms niet naar vermogen geholpen
bij hun grote tocht? Daarom, juist, noemt de Dichter
hem ook apart, al is het met een zekere minachting,
en daarom misschien juist ook met grotere liefde.
| |
Μή-ἥρωαςΑὐτός, πού, ἀϰούγοντας τό бῆμα τῶν συντρόφων του
νά ξεμαϰραίνει πάνω στά χαλίϰια, μές οτή μέθη του,
ἀντί νά ϰατεбεῖ τή σϰάλα παύ ᾽χε ἀνέбει, πήδησε ἴσα
τόν τράχηλό του ϰόбοντας, ἔφτασε πρῶτος
μπροστά πτό μαῦρο στόμιο. Κι οὔτε τοῦ χρειαστῆϰαν
ἐϰεῖνες οἱ μαντεῖες τοῦ Τειρεσία. Κι οὔτε πού ἄγγιξε
τό αἷμα τοῦ μαύρου ϰριαριοῦ. Τό μόνο πού ζήτησε
ἦταν μιά πήχη τόπος οτ᾽ ἀϰρογιάλι τῆς Αἰαίας
ϰι ἐϰεῖ νά στήσουν τό ϰουπί του - ἐϰεῖνο παύ ᾽λαμνε
πλάι στούς συντρόφους του. Τιμή, λοιπόν, ϰαί δόξα
στ᾽ ὄμορφο παλιϰάρι. Ἀλαφρόμυαλο τό ᾽παν. Ὡστόσο
μήπως δέ бόηθησε ϰι ἐϰεῖνο ϰατά δύναμη
στό μεγάλο ταξίδι τους; Γιά τοῦτο, ϰιόλας, ὁ Ποιητής
τό μνημονεύει χώρια, ἄν ϰαί μέ ϰάποια περιφρόνηση,
ϰι ἴσως γι᾽ αὐτό ἀϰριбῶς μέ πιότερο ἔρωτα.
| |
[pagina 146]
| |
De keuzeZijn makkers vielen in slaap op de trossen van de achtersteven,
en zíj kwam, greep hem bij de arm en voerde hem mee
een eindje van het strand; ze legde zich naast hem en zei hem alles,
als een sterflijke vrouw aan haar man, zonder iets te verzwijgen -
welke moeilijkheden hij zou ontmoeten, welke voorzorgen hij moest nemen. Maar,
op het beslissende punt gaf ze hem geen enkele aanwijzing,
alleen maar inlichtingen. Zelf moest hij - zei ze - maar oordelen
en zelf een keuze maken (welke keuze was er mogelijk
tussen de twee kwaden?). Ja, alléén,
zoals hij ook hangen bleef in de wilde vijgeboom als een vleermuis
boven de zwarte ingewanden van de leeggestroomde diepte, wachtend
op de nieuwe, kortstondige uitademing van de zee,
alléén bij zijn laatste sprong in de oceaan, en alléén, later,
op zijn bliksemgezengde mast. Die roem, althans,
was geheel en al van hemzelf - en misschien wel de enige.
| |
Ἡ ἐϰλογήΟἱ σύντροφοί του ἀποϰοιμήθηϰαν ἐπάνω στά σϰοινιά τῆς πρύμης·
ϰι ἦρθεν αὐτή, τόν ἔπιασε ἀπ᾽ τό χέρι ϰαί τόν ἔφερε
λίγο πιό πάνω ἀπ᾽ τήν ἀϰρσγιαλιά· πλάγιασε δίπλα του
ϰι ὃλα τοῦ τά ᾽πε, σά θνητή στό σύζυγό της· δεν τοῦ ᾽ϰρυψε τίποτα -
τί δυσϰολίες θά συναντοῦσε, τί προφυλάξεις νά ἔπαιρνε. Ὅμως,
στό ϰρισιμότερο σημεῖο δέν τοῦ ᾽δωσε ϰαμιάν ὀρμήνια,
ἁπλῶς πληροφορίες. Ἔπρεπε μόνα - λέει - νά ϰρίνει
ϰαί μόνος νά διαλέξει, (ποιά ἐϰλογή χωρύσε
ἀνάμεσα στά δυό τά χείριστα;) Ναί, μόνος
ὃπως ϰι ἀπόμεινε στήν ἀγριοσυϰιά, ϰρεμάμενα σά νυχτερίδα,
πάνω ἀπ᾽ τά μαῦρα σπλάχνα τοῦ ἀδειασμένου бυθοῦ, περιμένοντας
τή νέα σύντομη ἐϰπνοή τῆς θάλασσας,
μόνας στό τελευταῖα του πήδημα μές στόν ὠϰεανό, ϰαί μόνος ὓστερα
πάνω στ᾽ ἀστροπελεϰημένο του ϰατάρτι. Αὐτή, τουλάχιστον,
ἡ δόξα ἦταν ἀπόλυτα διϰή του - ἴσως ϰι ἡ μόνη.
|
|